Мэгги О`Фаррелл - Рука, что впервые держала мою
— Лекси, что еще за…
— Обещай!
Феликс улыбается снисходительной улыбкой:
— Если ты обещаешь выйти за меня замуж.
— Феликс, я не шучу. Она… она… Просто обещай, и все.
— Ладно, — неохотно уступает Феликс. — Обещаю. Ну так что, встретимся вечером?
Лекси сидит на кровати по-турецки, вокруг на стеганом покрывале разбросаны заметки. Она на девятом месяце беременности и может работать только дома — дорогу до редакции ей уже не осилить. Перед сном надо дописать статью об итальянском кино.
Лекси достает из-за уха карандаш и тянется за листком; карандаш выскальзывает из пальцев, катится по покрывалу и падает на пол. Ну и черт с ним, пусть валяется, думает Лекси. Но другого под рукой нет. Сдвинув с колен пишущую машинку, Лекси слезает на пол, встает на четвереньки и заглядывает под заваленную бумагами кровать. Нет карандаша. Лекси подползает под ночной столик и вдруг чувствует странную тянущую боль внизу живота. Лекси вскакивает, начисто забыв о карандаше. Боль уходит так же внезапно, как пришла. Лекси снова забирается на кровать, пробегает глазами черновик, и ближе к концу статьи боль возвращается. Лекси хмуро косится на свой живот. Быть не может! Не может, и все тут. Еще не время. Завтра у нее интервью — с активистом, за которым она охотилась не один месяц, — а к концу недели должна быть готова передовая статья. И снова боль, на этот раз сильнее. Лекси, чертыхнувшись, швыряет листки на кровать. Быть такого не может! Лекси идет на кухню согреть чаю, и, когда ставит чайник, новая схватка, накатывает волной — словно переезжаешь на полной скорости через горбатый мостик или ныряешь в океан.
— Вот что, — говорит вслух Лекси, — подожди вылезать. Не спеши. Еще не время, слышишь?
Лекси пьет чай и смотрит на картины — на Бэкона, Поллока, Барбару Хепворт, Люсьена Фрейда. Причесывается, не сводя с них глаз. Чистит зубы, полощет рот. Схватки становятся еще больнее: все внутри сжимается, завязывается тугим узлом.
Лекси добирается до телефона, вызывает такси.
— В Королевскую бесплатную больни… Ой!
В родильное отделение Лекси приезжает уже в сумерках.
— Послушайте, — обращается она к медсестре в регистратуре, — мне еще рано. У меня полно работы на неделю. Нельзя ли это как-нибудь остановить?
— Что остановить? — переспрашивает медсестра.
— Вот это. — Лекси указывает на свой живот. Неужели непонятно? — Еще рано. Совсем не время.
Медсестра смотрит на нее поверх очков:
— Миссис Синклер…
— Мисс.
Вокруг столпились потрясенные акушерки.
— Где ваш муж? — спрашивает одна, глядя по сторонам. — Вы ведь не одна?
— Одна, — отвечает Лекси, привалившись к столу. Близится очередная схватка, маячит на горизонте.
— Где ваш муж?
— У меня нет мужа.
— Но, миссис Синклер, вы…
— Мисс, — снова поправляет Лекси. — И вот еще что… — И вновь боль душит ее, не дает договорить. Лекси вцепляется в край стола. — Черрррт! — вырывается у нее крик.
— Боже! — ахает сестра. И Лекси слышит, как она обращается к кому-то: — Позвоните отцу. Вот его номер…
— Только попробуйте! — кричит Лекси. — Нечего ему здесь делать.
Спустя несколько часов Лекси обнимает ножку больничной кровати, как моряк во время качки обнимает мачту, и твердит, что еще не время, что у нее работа, и продолжает ругаться. Никогда в жизни она так не ругалась.
— Встаньте с пола, миссис Синклер, встаньте сейчас же, — велит акушерка.
— И не подумаю, — цедит Лекси, — и не миссис, а мисс, сколько раз повторять!
— Миссис Синклер, встаньте с пола и ложитесь на кровать.
— Нет! — отвечает Лекси с воплем и потоком брани.
— Что за выражения! — возмущается акушерка.
И все вокруг повторяют: «Что за выражения!» да «Ложитесь на кровать!»
Лекси рожает, скорчившись на полу. Чтобы ребенок не упал, подставляют полотенце. Врач дивится: в первый раз вижу такое — как дикарка или как животное!
«Что за выражения!» — вот первая фраза, которую услышал сын Лекси.
Позже, в часы посещений, палата наполнилась мужьями в плащах и шляпах, с букетами цветов. Лекси смотрела, как отцы склонялись над кроватками новорожденных, беспокойно теребя ленты на коробках конфет. Тугие воротнички, выбритые до синевы подбородки. Скрип башмаков, капли дождя на шляпах, обветренные руки. Лекси улыбнулась, посмотрела на сына в желтом одеяльце, чей взгляд будто говорил: «Вот и встретились!»
— Привет, — шепнула Лекси и вставила палец в кулачок сына.
Рядом вдруг выросла медсестра:
— Брать ребенка на руки можно только во время кормления. Не приучайте к рукам, пусть лежит в кроватке.
— Не хочу его класть в кровать, — возразила Лекси, не сводя глаз с малыша.
Медсестра вздохнула.
— Вам задернуть занавески?
Лекси метнула на нее сердитый взгляд.
— Не надо. — И крепче прижала к себе малыша. — Не надо.
Когда часы посещений близились к концу, в коридоре послышалась чья-то ровная, решительная поступь. Лекси сразу узнала шаги. Подняв голову, она смотрела, как Феликс совершает круг почета по палате, ловя изумленные взгляды и улыбки женщин. В то время он каждый день выступал по телевидению. Он кивал и улыбался в ответ. Пальто нараспашку, будто накинул в спешке; в одной руке — пышный букет орхидей, в другой — корзина фруктов. Лекси сделала большие глаза.
— Дорогая, — сказал он зычно, — мне только что позвонили. Я бы приехал раньше.
— Да неужели? — Лекси глянула на часы. — Вечерняя программа только что закончилась, разве нет?
Феликс положил букет на одеяло, прикрывавшее ноги Лекси, и сказал:
— Мальчик. Чудно! Как себя чувствуешь?
Лекси отозвалась:
— Отлично, и я и он.
Феликс с улыбкой склонился над ней.
— Поздравляю, дорогая, ты молодчина. — Он чмокнул Лекси в щеку и устало опустился на стул. — Хотя я слегка обижен, — продолжал он, — что ты мне сразу не позвонила. Бедняжка, одна сюда добиралась! Ай-ай-ай, как нехорошо! — Он улыбнулся ласково, вкрадчиво. — Я отправил телеграмму маме. То-то обрадуется! Мы с тобой сейчас разговариваем, а она, наверное, выбирает рубашку для крещения.
— Боже, — буркнула Лекси. — Скажи ей, что не надо. Феликс, ты ничего не забыл?
— Ты о чем?
— Не забыл, зачем приехал?
— Тебя повидать, конечно же.
— А может, и ребенка? Сына? Ты на него и взглянуть не соизволил.
Вскочив на ноги, Феликс покосился на ребенка. На лице мелькнули отвращение и страх, он тут же отступил и снова сел на стул.
— Просто чудо! — воскликнул он. — Великолепно! Как назовем?
— Тео.
— Как?
— Теодор.
— Не кажется ли тебе… — Он не договорил, снова улыбнулся Лекси. — Почему Теодор?
— Мне нравится. И ему идет. Теодор-тореадор.
Феликс прикрыл ее ладонь своей.
— Дорогая, — начал он вполголоса, — я говорил с сестрами, они считают — и я, конечно же, согласен, — что нельзя тебе возвращаться одной к себе в квартиру. Я, честное слово, думаю, что…
— Феликс, не надо опять.
— Переедешь ко мне на Джиллиланд-стрит?
— Нет.
— Обещаю не заводить разговоров о свадьбе. Просто подумай: мы вдвоем под одной крышей…
— Втроем.
— Что?
— С ребенком, Феликс.
— Конечно, я хотел сказать, что втроем. Оговорился. Мы втроем под одной крышей. Так будет лучше. И сестры со мной согласны, и…
— Замолчи, ради бога! (На крик Лекси оборачиваются соседки по палате в ночных кофточках.) Да как ты смеешь за моей спиной обсуждать меня с сестрами? Кем ты себя возомнил? Я с тобой жить не буду. Никогда.
Но Феликс не сдавался.
— Посмотрим. — Он положил руку поверх ее ладони.
Лекси выписывается из больницы раньше срока — ей не по душе слишком тесное соседство в палате, жизнь у всех на виду — и забирает малыша домой. Садится с ним в такси. Простая арифметика, думает Лекси, в больницу уезжала одна, а возвращаемся вдвоем. Тео спит в нижнем ящике комода. Лекси вывозит его гулять в большой скрипучей серебристо-серой коляске, что отдала ей соседка. По ночам Лекси почти не спит. К бессонным ночам она была готова, но разве от этого легче? Она стоит с ребенком у окна в ночной рубашке и смотрит на улицу, слушает монотонный скрип тележки молочника и гадает, одна ли она во всем городе не спит. Теплая головка Тео покоится на сгибе ее левой руки — всегда слева, ближе к сердцу, — сонное тельце обмякло. Холодные белые лучи рассвета озаряют комнату. Вокруг кровати мусор, скопившийся за долгую ночь, проведенную вдвоем: грязные подгузники, пара смятых муслиновых салфеток, пустой стакан, баночка цинковой мази. Лекси шаркает босой ногой по ковру, смотрит на сына. Его лицо омрачается во сне, но лишь на миг. Он машет ручкой в воздухе, будто ища, за что ухватиться, на что опереться, и, нащупав складку маминой ночной рубашки, вцепляется в нее.
